На игле - Страница 87

Она тихо и прерывисто всхлипывала. Валиум делил её скорбь на маленькие противные порывы ветра, пытаясь рассеять неистовый ураган острой тревоги и горя внутри неё, который он одновременно старался удержать под спудом.

Энтони, младший брат Метти, думал о мести. О мести всем этим подонкам, которые угробили его брата. Он знал их, у некоторых из них хватило наглости придти сегодня сюда. Мёрфи, Рентон и Уильямсон. Эти жалкие поцы, которые делают вид, будто срут мороженым, будто знают что-то такое, чего никто больше не знает, тогда как они просто вонючие торчки. Он знал и ещё более зловещие фигуры, стоявшие у них за спиной. Зря его брат, его слабовольный, бестолковый братец, связался с этой швалью.

Энтони мысленно вернулся к тому случаю, когда Дерек Сазерленд сильно поколотил его в заброшенном сортировочном депо. Метти узнал об этом и пошёл искать Дика Сазерленда, который был такого же возраста, как Энтони, и на два года младше его самого. Энтони вспомнил, с каким нетерпением он ждал полного унижения Дика Сазерленда от рук своего брата. Но униженным снова оказался Энтони, на сей раз косвенно. Удар был почти таким же сильным, как первый: он увидел, как его старинный враг играючи повалил брата и буквально смешал его с говном. Метти тогда его предал. Он всех потом предал.

Малютке Лизе Коннелл было грустно оттого, что папа лежал в гробу, ведь у него должны вырасти крылья, как у ангела, и он должен улететь на небко. Мама расплакалась, когда Лиза рассказала ей об этом. Казалось, будто он спит в гробу. Мама сказала, что гроб заберут — на небко. И Лиза подумала, что у ангелов вырастут крылья, и они полетят на небко. Её мало волновало то, что гроб заколочен и он не сможет взлететь. Взрослым виднее. На небке хорошо. Когда-нибудь она попадёт туда и встретится с папой. Когда он приходил к ней в Уэстер-Хейлз, он обычно плохо себя чувствовал, и ей не разрешали с ним разговаривать. На небке будет хорошо: они будут играть с ним, как они играли, когда она была совсем маленькой. На небке он снова поправится. На небке будет не так, как в Уэстер-Хейлз.

Ширли крепко сжимала руку дочери и ерошила ей кудри. Лиза была, пожалуй, единственным доказательством того, что Метти прожил не зря. Но, глядя на этого ребёнка, вряд ли кто-нибудь стал бы утверждать, что это доказательство было незначительным. Впрочем, Метти был не отец, а одно название. Ширли вывело из себя, когда священник назвал его отцом. Она сама была и отцом, и матерью. Метти предоставил ей свою сперму, а потом пару раз заходил и играл с Лизой, пока героин не завладел им без остатка. Вот и весь его вклад.

Он всегда был безвольным человеком, неспособным взять на себя ответственность и справиться с наплывом собственных эмоций. Большинство наркоманов, которых она встречала, были «кабинетными» романтиками. Метти тоже. Ширли любила это в нём, любила, когда он бывал открытым, нежным, отзывчивым и жизнерадостным. Но это длилось недолго. Ещё до «чёрного» он иногда бывал груб и озлоблён. Он писал ей любовные стихи. Они были прекрасными, но не в литературном смысле: просто они передавали удивительную чистоту чудесных эмоций. Однажды он прочитал, а затем сжёг одно из самых красивых стихотворений, посвящённых ей. Она спросила его сквозь слёзы, зачем он это сделал. Это показалось ей дурной приметой. Ширли ещё никогда в жизни не было так больно.

Он обернулся и окинул взглядом их убогое жилище:

— Посмотри вокруг. Ты об этом мечтала? Не обманывай себя: ты не живёшь, а мучишься.

Его глаза были чёрными и непроницаемыми. Его заразительный цинизм и отчаяние отняли у Ширли последнюю надежду на лучшую жизнь. Они чуть было не свели её в могилу, и тогда она мужественно сказала: «Хватит».

2

— Тише, господа, прошу вас, — умолял обеспокоенный бармен ватагу горьких пьяниц, в которую плавно превратилась группа скорбящих. Долгие часы стоического пьянства и тоскливой ностальгии, наконец-то, сменились песнопениями. Им ужасно захотелось петь. Напряжение спало. На бармена никто не обращал внимания.

Позор тебе, Шеймус О'Брайен,
Все девушки Дублина плачут,
Тебя проклинают и плачут,
Позор тебе, Шеймус О'Брайен!

— ПРОШУ ВАС! Успокойтесь! — кричал он. В этом маленьком отеле в фешенебельном районе Лейт-Линкса не привыкли к таким манерам, особенно в будни.

— Какого хуя пиздит там этот мудозвон? Мы должны проводить, на хуй, нашего ёбаного корифана! — Бегби мечет хищный взгляд на бармена.

— Слышь, Франко, — почуяв опасность, Рентон хватает Бегби за плечо, стремясь поскорее привести его в менее агрессивное расположение духа, — а помнишь, как ты, я и Метти поехали на открытие чемпионата страны?

— А как же! Помню, блядь! Я ещё сказал, на хуй, тому мудаку из ёбаного телека, чтоб он выебал себя в жопу. Как его звали, блядь?

— Кейт Чегуин. Чеггерс.

— Точно. Чеггерс.

— Чувак из телека? Из «Чеггерс Плейз Поп»? Чё, правда? — спросил Гев.

— Во-во, — сказал Рентон, а Франко самодовольно ухмыльнулся, подбивая его рассказать эту историю. — Короче, поехали мы на открытие чемпионата. А этот мудак Чеггерс брал там интервью для городского радио Ливерпуля, ну, просто пиздел с чуваками из толпы, да? Значит, подходит он это к нам, а нам в падло говорить с этим мудилой, но вы же знаете Метти, он вообразил себя ёбаной звездой экрана и начал грузить о том, типа, как классно тут в Ливерпуле, Кейт, и мы уматно провели время, и прочую херню. Потом этот дебил, этот мудак Чеггерс, или как там его зовут, тычет микрофон Франко, — Рентон показал на Бегби. — А он и говорит: «Пойди выеби себя в жопу, пидор!» Чеггерс покраснел, как помидор. У них был типа как «прямой эфир», и они потратили целых три секунды на то, чтобы вырезать эту фигню.